Во многих своих работах С.Г.Кара-Мурза противопоставляет как антагонистические две системы хозяйствования: «экономию» и «хрематистику», идя от понятий, введенных в оборот еще Аристотелем. Очевидно, что без некоторых рассуждений об экономике и хрематистике нельзя проанализировать экономические концепции С.Г.Кара-Мурзы, тем более, что сам он однажды при обсуждении его книги на интернет-форуме заявил: «..нельзя переносить критерии хрематистики на экономию. А отрицать экономию и прославлять хрематистику, при которой население не может выжить - дело этики. А о ней не спорят.».
Об этике, действительно, спорить трудно. Но попробуем обсудить сначала экономические аспекты данного противопоставления – чтобы понять, вытекают ли из него основания для этического антагонизма.
Итак, начнем с Аристотеля.
Аристотель в своих произведениях разработал оригинальный по тем временам проект идеального государства. Проект исходил из необходимости деления общества на свободных и рабов и их труда на умственный и физический (в связи с "законами природы") и, во-вторых, в пренебрежительном отношении к значению для общества ремесла, ибо, по Аристотелю, "ремесленник, занимающийся низким ремеслом, находится в состоянии некоего ограниченного рабства". Все виды хозяйства и деятельности людей рассматриваются в этом проекте с точки зрения используемых каждым сословием способов жизнеобеспечения и приобретения богатства и относятся либо к естественной сфере - экономике, либо к неестественной сфере - хрематистике.
Экономика в суждениях Аристотеля представлена прежде всего важнейшей и почетной деятельностью людей в земледелии, а также теми, кто занят ремеслом и мелкой торговлей. Ее цель - удовлетворение насущных жизненных потребностей человека, и поэтому она должна быть объектом заботы государства. Хрематистику мыслитель сравнивает с беспечным искусством наживать состояние посредством крупных торговых сделок для перепродажи и ростовщических операций. Ее цель беспредельна, так как главное в этой сфере - "обладание деньгами".
В концепции об экономике и хрематистике очевидна позиция Аристотеля как сторонника натурального хозяйства. Идеализируя в рамках этой концепции модель рабовладельческого государственного устройства, он как бы искусственно "упрощает" важнейшие элементы хозяйственной жизни. Например, по Аристотелю, различные вещи делаются соизмеримыми в обмене только благодаря деньгам. Сами же деньги, как наиболее "удобный в обиходе" товар, возникли, по мысли философа, не стихийно, а как результат соглашения между людьми, и "в нашей власти", чтобы они (деньги) стали "неупотребительными".
К "издержкам" аристотелевской концепции об экономике и хрематистике следует отнести также двойственную характеристику обмена. Речь идет о том, что в одном случае обмен расценивается им как акт удовлетворения потребности, что позволяет трактовать потребительную стоимость товара как категорию сферы экономики, а в другом случае — наоборот: обмен символизирует акт наживы и дает основание меновую стоимость товара считать категорией сферы хрематистики.
Наконец, с позиций этой же концепции Аристотель демонстрирует свое неприятие крупной торговли и ссудных операций, тенденциозно анализируя этапы эволюции форм торговли и денежного обращения. В частности, такие ранние формы торговли, как прямой товарообмен и товарообмен посредством денег, он относит к сфере экономики, а движение торгового капитала, т.е. когда товарообмен осуществляется с приращением первоначально авансированных на эти цели денег, — к сфере хрематистики. Аналогично трактует Аристотель формы денежного обращения, относя функции денег по отображению меры стоимости и средства обращения к сфере экономики, а их применение как средство накопления прибыли, т.е. в качестве ростовщического капитала, — к сфере хрематистики. По словам Аристотеля, ростовщичество "с полным основанием вызывает ненависть" и является "по преимуществу противным природе" потому, что "оно делает сами денежные знаки предметом собственности, которые, таким образом, утрачивают то свое назначение, ради которого они были созданы: ведь они возникли ради меновой торговли, взимание же процентов ведет именно к росту денег".
Анализ Аристотеля совершенно естественен для своего времени. Это взгляд изнутри хозяйства, только-только переросшего натуральные рамки, взгляд собственника, с интересом обнаруживающего, что разбогатеть можно не только на производстве, но и на обмене. Такой собственник считает вполне естественным богатеть на обмене продуктов своего труда, но не видит никаких оснований к тому, чтобы богател «ничего не производящий» купец или ростовщик. Нетрудно видеть, что перед нами вопрос о делении труда на производительный и непроизводительный.
Представление о производительном и непроизводительном характере отдельных видов труда, как известно, с течением времени менялось. Физиократы считали производительным только труд в сельском хозяйстве. В условиях господства натурального хозяйства промышленность и ремесла рассматривались ими как направленные, в основном, на удовлетворение потребностей господствующих классов, и следовательно, как расточительство общественного богатства. Буржуазная политэкономия, а вслед за ней и марксизм, всегда рассматривали труд в промышленности как производительный, но отнюдь не только потому, что он сопровождался ростом капитала – этот процесс происходил и в торговле, и в банковском деле. Политэкономия исходила именно из того, что промышленный труд наращивает массу потребительных стоимостей, и тем самым увеличивает богатство общества. Вместе с тем Маркс решительно отказывался признавать производительным трудом оказание услуг, по той же причине, что и физиократы отказывали ранее в таком признании промышленному труду: во времена Маркса труд прислуги обслуживал в основном потребности немногочисленного господствующего класса, и с этой точки зрения не создавал стоимости.
Современная экономическая наука трактует понятие производительного труда чрезвычайно широко. Производительным считается любой труд, направленный на увеличение богатства или полезности. Богатством же считается все, что люди ценят. Это могут быть не обязательно материальные предметы. Сюда могут входить и знания, и духовный опыт, и душевное равновесие, и чувство уверенности и безопасности, и состояние окружающей среды, и расположение окружающих – словом, все, к чему человек стремится, и для достижения чего он готов приложить усилия. Полагая, таким образом, критерий производительности труда зависящим от человека, экономическая наука ни в коей мере не претендует на нравственную оценку человеческих стремлений. Если люди стремятся к издевательству над себе подобными, отупению и саморазрушению – экономическая наука будет считать более богатым то людское сообщество, которое больше других в этом преуспело. В этом – естественный предел экономического образа мышления, поскольку здесь мы выходим в совершенно иные области знаний о человеке, в первую очередь, в область этики. Этика находится вне экономики, но экономическая система оказывает глубокое влияние на господствующие в обществе этические принципы. С другой стороны, господствующая этика во многом определяет характер экономического развития. Страна, где соседу ограбить соседа – обычное дело, никогда не разбогатеет в материальном плане, разве что объединившись для грабежа соседней страны.
Критерием богатства в экономике являются людские предпочтения, поэтому экономическая наука не может согласиться с обвинениями в безнравственности в свой адрес. Безнравственны не экономические критерии, безнравственными могут быть только люди, чьи предпочтения положены в основу их определения. Или же можно говорить о том, что экономические показатели, которые чаще всего сводятся к стоимостным измерителям, неадекватно учитывают человеческие интересы – как правило, по той причине, что многие виды богатства трудно поддаются денежной оценке. Как отмечал американский экономист Пол Хейне, «…распространенная критика эффективности логически противоречива. Общество, которое придает «слишком большое значение эффективности» - это общество, которое слишком сильно ценит возможность использовать свои ресурсы наиболее ценным образом. Это по меньшей мере странное утверждение. Реальным объектом критики должна быть либо система ценностей людей, либо права, которыми они пользуются.»
Противопоставление экономии и хрематистики, которое С.Г.Кара-Мурза пытается воскресить из античной древности, применительно к современности отнюдь не есть противопоставление между хозяйством эффективным и хозяйством расточительным, как он пытается это представить. Это противопоставление между хозяйством натуральным, не стремящимся к росту, замкнутом в своем циклическом воспроизводстве – и хозяйством, направленном на удовлетворение растущих потребностей все большего числа людей. Да, в наше время уже нет нужды доказывать кому-то, что наша планета ограничена, и существуют объективные пределы роста как для численности населения, так и для объема потребляемых материальных благ. Но это, на мой взгляд, не означает неизбежной остановки развития общества. Я надеюсь, что человечество начнет развиваться «вглубь», обратится на себя, от производства богатств материальных перейдет к накоплению знаний, к производству богатств духовных – но не перестанет стремиться к богатствам. С этой точки зрения, критерии «экономии» - выражают стремление к застою, а может быть, даже и к упадку, а критерии «хрематистики» - к росту и развитию. В конечном счете вопрос опять-таки в людских предпочтениях – кому что больше нравится.
Впрочем, это уже философские вопросы, в которые я не хотел бы вдаваться. Лучше сделаю в связи с затронутой темой обзор отдельных тезисов работы С.Г.Кара-Мурзы «Научная картина мира, экономика и экология» (электронный вариант).
В первой главе автор постулирует свою поддержку концепции «устойчивого развития»:
«"Устойчивое развитие - это такое развитие, которое удовлетворяет потребности настоящего времени, но не ставит под угрозу способность будущих поколений удовлетворять свои собственные потребности". Это условие накладывает на современную хозяйственную деятельность ограничение, "идущее из будущего". Оно связано прежде всего с невозобновляемыми ресурсами - минеральными и экологическими.»
Как нетрудно видеть, такая трактовка понятия «устойчивое развитие» не имеет содержательного смысла. Пусть будущих поколений ожидается бесконечно много. Если делить ресурсы на возобновляемые и невозобновляемые, то невозобновляемых ресурсов для будущих поколений не хватит в любом случае, кроме двух вариантов. Первый вариант – если их вообще не будут потреблять. Второй вариант – если развитие технологий сделает их потребление ненужным, найдя им со временем какую-то замену. Вопрос о прекращении потребления невозобновляемых ресурсов, вроде бы, никто в конкретную плоскость не ставит. Если бы такой безумец нашелся, ему быстро пришлось бы согласиться с необходимостью быстрой голодной и холодной смерти нескольких миллиардов людей во имя будущих поколений и возврата всего мира куда-то в каменный век, до эпохи выплавки меди и железа (если, конечно, не считать камни невозобновляемым ресурсом). Следовательно, вопрос заключается в допустимой мере потребления невозобновляемых ресурсов сегодня.
Очевидно, что первым критерием при решении этого вопроса являются потребности миллиардов живущих на планете людей, которые не могут обогреть себя, не сжигая нефти, не могут накормить себя без железных сельскохозяйственных машин и минеральных удобрений, не могут не строить себе жилищ, дорог, не создавать коммуникаций. Сложившаяся на планете структура экономики порождена в первую очередь базовыми человеческими потребностями. Целью капиталиста является прибыль, но каждый капиталист-производственник знает, что он не получит прибыли, если не будет удовлетворять чьи-то потребности. Впрочем, он также знает, что потребность создается предложением, отсюда и возникает эта бесконечная спираль спроса-предложения, раскручивающаяся в никуда, которая меня также не приводит в восторг.
Однако, нам очень трудно сегодня найти четкие критерии допустимости потребления ресурсов. Когда мы узнаем, что какая-то страна тратит на упаковку покупок больше средств, чем другая, с не меньшим населением, тратит на еду – мы чувствуем, что что-то здесь не так. Но когда мы видим, как из недр Аравийского полуострова выкачиваются миллионы тонн нефти – мы не можем сказать заранее, сколько ее сгорит в двигателях пашущих землю тракторов, а сколько – в автомобильных пробках. Действующая на сегодня система людских предпочтений признает оба способа расходования равноэффективными.
Экономическая практика знает различные способы ограничения потребления отдельных видов товаров. Это квоты, лимиты, а главным образом – акцизы, или надбавка к цене товара, идущая в доход государства. То есть, вопрос об использовании невозобновляемых ресурсов – это не проблема экономической системы, это проблема человеческого выбора, проблема господствующей мотивации людей.
В третьей главе автор переходит к изложению своего представления о политэкономии.
«В политэкономии представление о бесконечности мира преломилось в постулат о неисчерпаемости природных ресурсов. Уже поэтому они были исключены из рассмотрения классической политэкономией как некая "бесплатная" мировая константа, экономически нейтральный фон хозяйственной деятельности. Предметом экономики же является распределение ограниченных ресурсов. Рикардо утверждал, что "ничего не платится за включение природных агентов, поскольку они неисчерпаемы и доступны всем". Это же повторяет Сэй: "Природные богатства неисчерпаемы, поскольку в противном случае мы бы не получали их даром. Поскольку они не могут быть ни увеличены, ни исчерпаны, они не представляют собой объекта экономической науки"
(Ту же мысль повторяет Вальрас, давая понятие общественного богатства: "Вещи, которые, обладая полезностью, не являются дефицитными, не являются частью общественного богатства".)»
Нелепо утверждать, что природные ресурсы исключены из рассмотрения классической политэкономией. Тот же Рикардо известен как автор классической теории земельной ренты, возникновение которой обусловлено ограниченностью такого природного ресурса, как земля. Он же обосновал формулу цены земли как капитализированной ренты, то есть не рассматривал землю как «экономически нейтральный фон». Я утверждаю, что приведенные цитаты из Рикардо и Сэя - просто неудачный перевод, или, точнее, удачное искажение действительной мысли экономистов. Они утверждают, что поскольку природные ресурсы неисчерпаемы – постольку они бесплатны и не являются частью общественного богатства. Но ограниченные и исчерпаемые ресурсы, безусловно, всегда входили в сферу интереса классической политэкономии. Во времена Рикардо таких ресурсов было три вида: земля сельскохозяйственного назначения, горные месторождения и потоки воды, пригодные для вращения машин. Восток всегда знал четвертый ресурс – воду для орошения. Роль этих факторов в создании капитала изучена политэкономией детальнейшим образом.
В наши дни понятие о «неограниченности» ресурсов сузилось. Ограниченными ресурсами становятся пресная вода, лес, горный склон, полоса пляжа. Фактически как ограниченный ресурс давно уже рассматривается атмосферный воздух, повсеместно введена плата за его загрязнение, а также штрафы за нарушение предельно допустимых концентраций загрязнений.
Для современной политэкономии ограниченность ресурса (возобновляемого или невозобновляемого) – базовое понятие. Цена любого ресурса трактуется именно как мера его ограниченности, и включает в себя как совокупные затраты, связанные с его потреблением, так и ущерб окружающей среде от изъятия ресурса из природной сферы и из будущего возможного потребления.
Далее С.Г.Кара-Мурза в главе 6 «критикует» Маркса за то, что он якобы полагает, будто «Природные ресурсы являются неисчерпаемыми и бесплатными. Поэтому они как таковые не являются объектом экономических отношений.» Эта фраза принадлежит не Марксу, а С.Г.Кара-Мурзе, и ее вздорность уже разобрана выше. Разумеется, Маркс так не полагал. Маркс, как и его предшественники, не считал природные ресурсы (землю, горные месторождения, водные потоки) неисчерпаемыми и бесплатными и детально рассматривал экономические отношения, возникающие в связи с их использованием.
В обоснование своей точки зрения С.Г.Кара-Мурза приводит выдержки из Маркса:
"Силы природы не стоят ничего; они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости" (Маркс К. Экономическая рукопись 1861-1863 годов [Соч., т. 47, c. 498].
"Силы природы как таковые ничего не стоят. Они не являются продуктом человеческого труда, не входя в процесс образования стоимости. Но их присвоение происходит лишь при посредстве машин, которые имеют стоимость, сами являются продуктом прошлого труда... Так как эти природные агенты ничего не стоят, то они входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости. Они делают труд более производительным, не повышая стоимости продукта, не увеличивая стоимости товара" (Маркс К. Экономическая рукопись 1861-1863 годов [Соч., т. 47, c. 553]).
"Производительно эксплуатируемый материал природы, не составляющий элемента стоимости капитала - земля, море, руды, леса и т.д... В процесс производства могут быть включены в качестве более или менее эффективно действующих агентов силы природы, которые капиталисту ничего не стоят" (Маркс К. Капитал. Том второй [Соч., т. 24, с. 399]).
Об отличии угля от "водопада, который дан природой и этим отличается от угля, который превращает воду в пар и который сам есть продукт труда, поэтому имеет стоимость, который должен быть оплачен эквивалентом, стоит определенных издержек" (Маркс К. Капитал. Том третий [Соч., т. 25, ч. II, c. 193]).
"Только в результате обладания капиталом - и особенно в форме системы машин - капиталист может присваивать себе эти даровые производительные силы: как скрытые природные богатства и природные силы, так и все общественные силы труда, развивающиеся вместе с ростом населения и историческим развитием общества" (Маркс К. Экономическая рукопись 1861-1863 годов [Соч.,19, т. 47, c. 537]).
Приведенные автором цитаты – не более чем выдержки из рассуждений Маркса по поводу тех ресурсов, которые абстрактно можно рассматривать как неограниченные. Например, пусть некто выпаривает на морском берегу соль из морской воды, пользуясь для этого таким ресурсом, как солнечная энергия. Тогда, если речь идет о соленой воде и солнце, действительно, для него «силы природы не стоят ничего», они «входят в процесс труда, не входя в процесс образования стоимости», «только в результате обладания капиталом - и особенно в форме системы машин - капиталист может присваивать себе эти даровые производительные силы». Что тут неверного? Разве что утверждение, что силы природы не входят в процесс образования стоимости, следовало бы уточнить – не входят, если являются общедоступными. Если где-то на северном побережье данный способ добычи соли невозможен, а южного побережья на всех не хватает – стоимость соли будет определяться затратами на ее добычу в худших условиях. Но это, скорее, уже вопрос о стоимости земли, а не о стоимости солнечной энергии.
Второе, за что С.Г.Кара-Мурза «критикует» теорию Маркса – за то, что его «политэкономия рассматривает товары не как вещи, а исключительно как отношения между людьми. Материальная сущность вещей не имеет значения для экономики, поэтому достигается полная соизмеримость вещей. Под производством понимается производство стоимости и прибавочной стоимости, а не их материальных, вещественных оболочек.»
Да, это так. Маркс был экономист, а не инженер-технолог, и не доктор химических наук. Он рассматривал товары как стоимости, а не как потребительные стоимости, указывая, что потребительные стоимости товаров изучает товароведение. Критиковать его за это так же нелепо, как психологу критиковать анатома за то, что он смотрит только на человеческое тело, но не исследует человеческую душу. Или биологу критиковать специалиста по небесной механике за то, что он не делает принципиальной разницы между Землей и безжизненным астероидом. Просто у каждой науки своя сфера рассмотрения. С другой стороны, там, где это было необходимо для анализа, Маркс включал в рассмотрение и потребительные стоимости товаров, например, рабочей силы. То же самое, в отношении такого товара, как земля, Маркс отмечал, что обязательное условие его потребления – воспроизводство и даже увеличение земельного плодородия.
С.Г.Кара-Мурза «критикует» Маркса также за его понимание «товарного фетишизма». Однако, в изложении автора теория Маркса приобретает воистину неузнаваемый вид. Например:
«Суть товарного фетишизма, по Марксу, в том и состоит, что люди, как в заколдованном зеркале, видят физические, чувственно воспринимаемые вещи там, где на самом деле есть лишь меновые стоимости»
Нигде Маркс не говорит, что чувственно воспринимаемые вещи – на самом деле лишь меновые стоимости. Он говорит о том, что люди за вещной формой обмениваемых товаров склонны не замечать возникающих между ними отношений по обмену деятельностью, что потребительная стоимость товаров заслоняет содержание их стоимости. Сапоги меняются на мешок зерна не от того, что эти вещи взаимозаменяемы, а от того, что и то и другое суть продукт труда, но обыденное сознание этого не замечает – вот в чем мысль Маркса. А С.Г.Кара-Мурза из этого наблюдения делает вывод, будто по Марксу «… люди продолжают видеть физические вещи там, где существуют лишь выражаемые деньгами общественные отношения. Фетишем оказывается именно реальность, а реальностью - сверхчувственная меновая стоимость.(Казалось бы, именно такое представление вещей должно было бы вызвать пафос "Материализма и эмпириокритицизма".)» Что здесь можно сказать? Автор "Материализма и эмпириокритицизма" читал Гегеля. И значит, адекватно понимал логику Маркса. А С.Г.Кара-Мурза приписал Марксу мистицизм там, где имеет место диалектика. Из чего видно, что сам он как раз этому самому товарному фетишизму и подвержен, причем в тяжелой форме. Не хочет автор соглашаться с тем, что товары суть не только потребительные стоимости, но и стоимости, мешает ему это обстоятельство бороться за замену «хрематистики» «экономией», то есть натуральным хозяйством. Он бы и вообще с удовольствием понятие стоимости отбросил, как «хрематистическое» – но без него капиталистическую эксплуатацию не объяснить. Вот он и сетует на Маркса, что тот не «вышел из лаборатории своих идеальных моделей в реальный мир осязаемых вещей». А то из Маркса такой товаровед получился бы!
И под занавес – о соображениях автора по поводу «политической экономии социализма». В ходе изложения сюжета воистину любопытной дискуссии о наличии (или отсутствии) предмета у политической экономии при социализме автор цитирует И.В.Сталина, но делает это, как всегда, весьма избирательно, пытается представить картину так, будто понятие «политэкономия социализма» с трудовой теорией стоимости пробило себе путь только после его смерти. Сам же С.Г.Кара-Мурза явно не хочет признавать при социализме никаких иных производственных отношений, кроме организационно-технологических.
Приведу пару цитат из работы Сталина «Экономические проблемы социализма в СССР», чтобы дополнить картину:
«Итак, законы политической экономии при социализме являются объективными законами, отражающими закономерность процессов экономической жизни, совершающихся независимо от нашей воли. Люди, отрицающие это положение, отрицают по сути дела науку, отрицая же науку, отрицают тем самым возможность всякого предвидения, - следовательно, отрицают возможность руководства экономической жизни.»
«Иногда спрашивают: существует ли и действует ли у нас, при нашем социалистическом строе, закон стоимости?
Да, существует и действует. Там, где есть товары и товарное производство, не может не быть и закон стоимости.
Сфера действия закона стоимости распространяется у нас прежде всего на товарное обращение, на обмен товаров через куплю-продажу, на обмен главным образом товаров личного потребления. Здесь, в этой области, закон стоимости сохранят за собой, конечно, в известных пределах роль регулятора.
Но действия закона стоимости не ограничиваются сферой товарного обращения. Они распространяются также на производство. Правда, закон стоимости не имеет регулирующего значения в нашем социалистическом производстве, но он все же воздействует на производство, и этого нельзя не учитывать при руководстве производством.»
Эта цитата очень хорошо смотрится рядом с утверждением С.Г.Кара-Мурзы:
«Сталин, видимо, интуитивно чувствовал неадекватность трудовой теории стоимости тому, что реально происходило в хозяйстве СССР. Он сопротивлялся жесткому наложению этой теории неявно и нерешительно, не имея для самого себя окончательного ответа.»
Ну почему же? Нашел Сталин для себя окончательный ответ, и сформулировал в приложении к той же работе – «Об ошибках т.Ярошенко Л.Д.»:
«Главная ошибка т. Ярошенко состоит в том, что он отходит от марксизма в вопросе о роли производительных сил и производственных отношений в развитии общества, чрезмерно преувеличивает роль производительных сил, также чрезмерно преуменьшает роль производственных отношений и кончает дело тем, что объявляет производственные отношения частью производительных сил.
Что касается социалистического строя, где уже нет «антагонистических классовых противоречий» и где производственные отношения «больше не противоречат развитию производительных сил», - то т. Ярошенко считает, что здесь какая бы то ни было самостоятельная роль производственных отношений исчезает, производственные отношения перестают быть серьезным фактором развития и они поглощаются производительными силами, как часть целым. При социализме «производственные отношения людей, говорит т. Ярошенко, входят в организацию производительных сил, как средство, как момент этой организации» (см. письмо т. Ярошенко в Политбюро ЦК).
Какова же в таком случае главная задача Политической экономии социализма? Тов. Ярошенко отвечает: «Главная проблема Политической экономии социализма поэтому не в том, чтобы изучать производственные отношения людей социалистического общества, а в том, чтобы разрабатывать и развивать научную теорию организации производительных сил в общественном производстве, теорию планирования развития народного хозяйства» (см. речь т. Ярошенко на Пленуме дискуссии).
Этим, собственно, и объясняется, что т. Ярошенко не интересуется такими экономическими вопросами социалистического строя, как наличие различных форм собственности в нашей экономике, товарное обращение, закон стоимости и проч., считая их второстепенными вопросами, вызывающими лишь схоластические споры. Он прямо заявляет, что в его Политической экономии социализма «споры о роли той или другой категории политической экономии социализма – стоимость, товар, деньги, кредит и др., - принимающие зачастую у нас схоластический характер, заменяются здравыми рассуждениями о рациональной организации производительных сил в общественном производстве, научном обосновании такой организации» (см. речь т. Ярошенко на Секции Пленума дискуссии).
Следовательно, политическая экономия без экономических проблем.
Тов. Ярошенко думает, что достаточно наладить «рациональную организацию производительных сил», чтобы переход от социализма к коммунизму произошел без особых трудностей. Он считает, что этого вполне достаточно для перехода к коммунизму. Он прямо заявляет, что «при социализме основная борьба за построение коммунистического общества сводится к борьбе за правильную организацию производительных сил и рациональное их использование в общественном производстве» (см. речь на пленуме дискуссии). Тов. Ярошенко торжественно провозглашает, что «Коммунизм – это высшая научная организация производительных сил в общественном производстве».
Выходит, оказывается, что существо коммунистического строя исчерпывается «рациональной организацией производительных сил».
Из всего этого т. Ярошенко делает вывод, что не может быть единой Политической экономии для всех общественных формаций, что должны быть две политические экономии: одна – для досоциалистических общественных формаций, предметом которой является изучение производственных отношений людей, другая – для социалистического строя, предметом которой должно являться не изучение производственных, т.е. экономических, отношений, а изучение вопросов рациональной организации производительных сил.
…
Маркс говорит:
«В производстве люди воздействуют не только на природу, но и друг на друга. Они не могут производить, не соединяясь известным образом для совместной деятельности и для взаимного обмена своей деятельностью. Чтобы производить, люди вступают в определенные связи и отношения, и только через посредство этих общественных связей и отношений существует их отношение к природе, имеет место производство» (см. «К. Маркс и Ф. Энгельс», т.V, стр. 429).
Следовательно, общественное производство состоит из двух сторон, которые при всем том, что они неразрывно связаны друг с другом, отражают все же два ряда различных отношений: отношения людей к природе (производительные силы) и отношения людей друг к другу в процессе производства (производственные отношения). Только наличие обеих сторон производства дает нам общественное производство, все равно, идет ли речь о социалистическом строе или о других общественных формациях.
Тов. Ярошенко, очевидно, не вполне согласен с Марксом. Он считает, что это положение Маркса не применимо к социалистическому строю. Именно поэтому он сводит проблему Политической экономии социализма к задаче рациональной организации производительных сил, отбрасывая прочь производственные, экономические отношения и отрывая от них производительные силы.
Следовательно, вместо марксистской Политической экономии у т. Ярошенко получается что-то вроде «Всеобщей организационной науки» Богданова.
Таким образом, взяв правильную мысль о том, что производительные силы являются наиболее подвижными и революционными силами производства, т. Ярошенко доводит эту мысль до абсурда, до отрицания роли производственных, экономических отношений при социализме, причем вместо полнокровного общественного производства у него получается однобокая и тощая технология производства, - что-то вроде Бухаринской «общественно-организационной техники».
…
Во-первых, никому не известно, что из себя представляет эта, рекламируемая т-щем Ярошенко, «высшая научная» или «рациональная» организация производительных сил, каково её конкретное содержание? Тов. Ярошенко десятки раз повторяет эту мифическую формулу в своих речах на Пленуме, секциях дискуссии, в своем письме на имя членов Политбюро, но он нигде ни единым словом не пытается разъяснить, как собственно следует понимать «рациональную организацию» производительных сил, которая якобы исчерпывает собой сущность коммунистического строя.
…
Тов. Ярошенко думает, что стоит добиться рациональной организации производительных сил, чтобы получить изобилие продуктов и перейти к коммунизму, перейти от формулы: «каждому по труду» к формуле: «каждому по потребностям». Это большое заблуждение, изобличающее полное непонимание законов экономического развития социализма. Тов. Ярошенко слишком просто, по-детски просто представляет условия перехода от социализма к коммунизму. Тов. Ярошенко не понимает, что нельзя добиться ни изобилия продуктов, могущего покрыть все потребности общества, ни перехода к формуле «каждому по потребностям», оставляя в силе такие экономические факты, как колхозно-групповая собственность, товарное обращение и т.п.
…
Тов. Ярошенко отрицает необходимость единой политической экономии для всех общественных формаций, исходя из того, что каждая общественная формация имеет свои специфические законы. Но он совершенно неправ, и он расходится здесь с такими марксистами, как Энгельс, Ленин.
Энгельс говорит, что политическая экономия есть «наука об условиях и формах, при которых происходит производство и обмен в различных человеческих обществах и при которых, соответственно этому, всякий раз происходит распределение продуктов» («Анти-Дюринг»). Следовательно, политическая экономия изучает законы экономического развития не одной какой-либо общественной формации, а различных общественных формаций.
С этим, как известно, вполне согласен Ленин, который в своих критических замечаниях по поводу книжки Бухарина «Экономика переходного периода» сказал, что Бухарин неправ, ограничивая сферу действия политической экономии товарным и прежде всего капиталистическим производством, заметив при этом, что Бухарин делает здесь «шаг назад против Энгельса».
С этим вполне согласуется определение политической экономии, данное в проекте учебника политической экономии, где сказано, что политическая экономия есть наука, изучающая «законы общественного производства и распределения материальных благ на различных ступенях развития человеческого общества».
Я приношу извинения за столь обширную цитату, но если уж за критику технократического подхода к экономическим проблемам взялся такой авторитет для С.Г.Кара-Мурзы, как сам И.В.Сталин, то грех не предоставить ему слово.
После такого выступления особенно очевидна необоснованность утверждения автора:
«После смерти Сталина тех, кто пытался, по выражению Чаянова, разрабатывать "частную" политэкономию советского хозяйства как нетоварного (не-хрематистики) загнали в угол»
Ну, почему же «после смерти»? Еще при жизни. Сам же Сталин и загнал.
Наверное, мне не обойтись без пары слов о моем личном отношении к этим прениям. Товарищ Сталин, разумеется, был не такой человек, чтобы его могли смутить ленинские заметки на полях чьей-то книги. Когда он высказывался в своей работе о необходимости использования понятия «рентабельность», о том, что стоимость тонны печеного хлеба не должна быть ниже стоимости зерна – он исходил из конкретных потребностей обеспечения экономической эффективности производства, адекватного измерения затрат на производство. Когда он говорит о сохранении при социализме производственных отношений, отличных от организационно-технических – он видит, что движение продуктов между социалистическими предприятиями качественно отличается от движения заготовок и полуфабрикатов из цеха в цех, что экономика даже при социализме не сводится к технологии. Это здравая и адекватная оценка. Работа Сталина, хоть она и была полна примитивных упрощений и вульгарной псевдомарксистской философии, имела в свое время огромное значение для советской экономической науки. Именно Сталин определил, что игнорировать требования экономических законов нельзя даже при социализме – как бы к этому не стремились технократы, стремящиеся сложнейшие процессы общественного производства редуцировать до уровня «единой фабрики» и натурального хозяйства, столь милого Аристотелю.
Приложение. Обсуждение отдельных тезисов данной статьи на интернет-форуме С.Г.Кара-Мурзы (выдержки)