Заметки по книге С.Г.Кара-Мурзы "Советская цивилизация"

7. «Большой скачок». Хозяйственная катастрофа первой пятилетки.

7.3. Голодомор.

В главе 10 книги «Советская цивилизация» С.Г.Кара-Мурза посвящает одну страницу изложению некоторых обстоятельств, связанных с голодом 1932/33 гг. Представляется, что эта трагедия заслуживает более детального описания. Тема эта воистину необъятная и длительное время замалчиваемая коммунистическим режимом. За последние десять лет произошло освоение исторической наукой огромного количества фактов, но я в данной заметке акцентирую внимание только на тех из них, которые имеют, на мой взгляд, значение для установления причин трагедии, получившей в историографии и народной памяти название "голодомор". Само описание голода и употреблявшиеся большевиками способы изъятия хлеба у обреченных на голодную смерть людей останутся "за скобками" - не потому, что они не имеют значения для описания "советской цивилизации", а потому что про это надо писать или очень много, или ничего.

Кара-Мурза пишет:

«Процесс коллективизации в 1931-32 гг. принял катастрофический характер (он был усугублен снижением из-за недорода сборов зерна в 1932 г. до 68,4 млн. т против 83,5 в 1930 г., спадом поголовья коров и лошадей вдвое, овец втрое).»

«Процесс коллективизации был усугублен снижением сборов зерна». То есть, одно бедствие было усугублено другим. Впрочем, оставим смысл этой фразы для анализа филологам и попробуем разобраться. Снижение сборов зерна произошло, якобы, из-за недорода. Однако в 1932 году не зафиксировано глобальных стихийных бедствий, испепеляющих засух, иных необычных климатических или биологических явлений. Где-то уродилось поменьше, где-то побольше. Год как год. Но именно в этом году почему-то был голод, и голод был смертоносным, чем этот год и отличался от череды полуголодных лет «социалистического строительства». А ведь в 1931, 1933, 1934 годах урожай не сильно отличался от 1932 года, если верить статистике.

Снижение поголовья продуктивного скота, опять-таки, не могло вызвать голода:  при урожае, близком к среднему, меньше зерна ушло бы на фураж, и больше – на питание людей. Сталин на XVII партийном съезде утверждал, что урожай составил 68,97 млн. тонн зерна. Это ниже, чем в доколхозном 1928 году, и ниже, чем в дореволюционном 1913 году – но это обычный урожай для начала полуголодных 30-ых годов. Правда, С.Г.Кара-Мурза в этом месте своего повествования делает сноску:

«Американские советологи, историки коллективизации, считают, что в 1932 г. было собрано 66,1 млн.т. зерна, а в 1931 г. 66,6 млн. т.»

«Американские советологи, историки коллективизации» - в контексте книги Кара-Мурзы это звучит скорее как негатив. Но можно воспринимать и как «ссылку на неназванный авторитет». Да-да, тот самый прием, из серии «манипуляция сознанием». Вроде кто-то что-то говорил. А кто, что, почему, и как к этому относится автор – остается за гранью рассказа. Это, конечно, мелкая придирка, но тема, затронутая «американскими советологами», как мы увидим, слишком серьезна, чтобы просто упомянуть ее в сноске.

«В годы перестройки широко распространялось мнение, будто голод был вызван резким увеличением экспорта зерна для покупки западного промышленного оборудования. Это неверно. В 1932 г. экспорт был резко сокращен – он составил всего 1,8 млн. т против 4,8 в 1930 и 5,2 млн. т в 1931 г., а в конце 1934 г. экспорт вообще был прекращен.»

Все верно, цифры правильные. Не мог экспорт зерна в том году быть причиной голода. Хотя отказ от экспорта, несомненно, позволил бы спасти миллионы жизней. До революции пуд зерна на человека в месяц считался прожиточным минимумом, полтора пуда – нормой потребления. Сколько человек смогли бы продержаться полгода на 1,8 млн. тонн? – от 12 до 19 миллионов!

Тут надо иметь в виду, что еще одну цифру С.Г.Кара-Мурза «пропустил». В 1933 г. из СССР было вывезено 1 679 829 т зерновых. А именно в 1933 году вывозили хлеб урожая 1932 года! По данным Е.А.Осокиной [Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928-1935 гг. М. 1993.] «вывоз зерновых в 1933 г. по сравнению с 1932 г. составил 97,5% по физическому объему (несмотря на голод в СССР, он был меньше всего на 2,5%), по стоимости же он равнялся 77,5% от уровня 1932 г. (был меньше на 22,5%). Вывоз пшеницы при этом возрос (и это в условиях снижения мировых цен и миллионов погибших от голода в СССР). Он составил по сравнению с 1932 г. 135,8 % (по количеству), 107% (по стоимости).» По ее же данным, в 1933 году было экспортировано 12,8% от всего урожая пшеницы, то есть самой ценной питательной культуры:

Удельный вес экспорта по отношению к продукции СССР (%%)*

* Составлено по: РГАЭ, ф. 1562, оп. 329, д. ЗД, л. 36.

Вообще едва ли не единственный действительно перевыполненный показатель первой пятилетки – это физический объем экспорта зерна. При плановом экспорте зерна в размере 5 945,1 тыс. тонн фактический экспорт составил 9 363 тыс. тонн. По экспорту продуктов земледелия пятилетний план был выполнен на 167,2%. [РГАЭ, ф. 1562, оп. 329, д. 4, л. 10.,  РГАЭ, ф. 1562, оп. 329, д. 4, л. 3-4.]. Но экспорт зерна в первую пятилетку по фактической стоимости составил всего 9,7% в общем объеме экспорта, в то время как экспорт нефтепродуктов - 15,7; лесоматериалов 15,3; пушнины - 8,9%. Плохая рыночная конъюнктура на зерно делала нецелесообразным наращивание объемов экспорта этого товара – но экспорт продолжался даже в самые голодные годы. Впрочем, и это не помогало выравнять торговый баланс страны. С 1928/29 г. по 1932/33 г. выполнение плана по импорту снизилось со 102,4 до 34,2% (по фактическим итогам).

«Не были чрезмерными и государственные заготовки - они составляли менее трети урожая.»

Ну, это смотря с чем сравнивать. Если в 1928 г. доля хлебозаготовок составляла 14,7% валового сбора, в 1929 г. – 22,4, в 1930 г. – 26,5, то в 1931 г. – 32,9, а в 1932 г. – 26,9%. Последняя цифра – из сборника «Сельское хозяйство СССР. Ежегодник 1935 г.». Там приводятся сведения о том, что в 1932 г. было заготовлено 18 775,06 тыс. т зерна. Нельзя забывать, что заготовки проводились по крайне низким ценам, не окупавшим затраты крестьянина на производство зерна. Такую заготовку правильнее было бы назвать разверсткой. И осуществлялась она примерно теми же методами, то есть принудительно.

Вернемся, однако, к объему государственных закупок.  Из урожая 1932 года. не удалось создать сколь-либо значимых государственных запасов. Согласно исследованиям американских ученых Дэвиса, Таугера и Вичкрофта (1995 г.), к новому урожаю 1932 г. запасы зерна были очень низкими: на 1 июля 1932 г. запас продо­вольственного зерна составлял 915 тыс. т, а всего зерна – 1,36 млн. т, то есть на 1 миллион тонн меньше, чем в 1931 г. , и даже меньше, чем в 1930 г. Непфонд (Неприкосновенный фонд) и Мобфонд (Мобилизационный фонд), запланированные в общем объеме 2,457 млн. тонн, и достигавшие на начало 1932 г. приблизительно 2 млн. тонн, на 1 июля 1932 г. составляли только 641 тыс. тонн. Таким образом, на 1 июля 1932 г. полных запасов продовольственного зерна в стране оставалось приблизительно на один месяц.

16 июля 1932 г. Политбюро решило в 1932/33 г. сформировать Госфонд (другое название для Мобфонда) в объеме 55 млн. пудов (0,901 млн. тонн) и Непфонд 120 млн. пудов (1,966 млн. тонн), всего 2,867 млн. тонн. 9 декабря 1932 г. Политбюро одобрило уменьшенный план использования зерна в 1932/33 г., по которому Госфонд и Непфонд должны были составить вместе 1,966 млн. тонн на 1 июля 1933 г.. Вместе с переходящими запасами все запасы зерна составили бы 3,699 млн. тонн, по сравнению с 1,36 млн. тонн к той же дате предыдущего года.

1 января 1933, на сезонном пике запасов, 3,034 млн. тонн было зачислено в "различные фонды", главным образом в Госфонд и Непфонд.

План использования зерна 1932/33г. был основан на иллюзиях. В то время как план экспорта зерна был уменьшен на 3 млн. тонн ниже уровня прошлого года, заготовки зерна уменьшались более чем на 4 млн. тонн. Общее количество зерна, доступного для внутреннего использования, предполагалось таким образом уменьшить более чем на 1 млн. тонн. Это было практически несовместимо с решением выделить дополнительно 2,339 млн. тонн в государственный запас. Кроме того, баланс зерна от 9 декабря 1932 г. предполагал, что никакое зерно не будет выделяться в деревню на семена и продовольствие, кроме как для хлопководческих и других специализированных областей.

В течение первых шести месяцев 1933 г. Политбюро неохотно, постепенно выделило из государственных запасов от 1,99 до 2,2 млн. тонн семян, продовольствия и фуража, прежде всего областям, которые были обобраны до зернышка в ходе заготовок предыдущего года. Эта поддержка не могла предотвратить разрушительный голод, но израсходовала бóльшую часть ранее созданных Непфонда и Госфонда.

4 июля 1933 Чернов (руководитель Комитета заготовок) сообщил Политбюро, что полные переходящие запасы, включая фонды, на 1 июля 1933 г. составили 1,392 млн. тонн, включая 1,045 млн. тонн продовольственного зерна, то есть немного больше, чем год назад. Однако план использования зерна 1933/34 г., одобренный Политбюро месяцем позже, исходил из наличия зерна, включая фонды, на 1 июля 1933 г. в объеме 1,825 млн. тонн (включая 1,386 млн. тонн продовольственного зерна). Итоговые официальные данные, опубликованные в годовом отчете по зерну, составили 1,997 млн. тонн (включая 1,397 миллион тонн продовольственного зерна). Авторы пишут, что они не сумели найти какого-либо удовлетворительного объяснения несоответствию между этими тремя наборами данных. Авторы особо отмечают, что не имелось никаких особых запасов зерна, которые находились бы в ведении Сталина и его ближайшего окружения; все данные в сверхсекретных папках Совнаркома, секретариата Куйбышева (Госплан) и особых папках Политбюро совпадают. [R.W.Davies, M.B.Tauger and S.G.Wheatcroft. Stalin, grain stocks and the famine of 1932-1933]

Таким образом, 1932/33 хозяйственный год был закончен с примерно теми же государственными запасами зерна, что и начат. Закупки не обеспечивали накоплений.

Третий возможный вариант ответа на вопрос, «куда делось зерно?» - чрезмерное его потребление в городах. Однако если деревня голодала, то города в 1932/33 году жили впроголодь, с нормированным распределением продуктов. Е.А.Осокина в своей книге «Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928-1935 гг.» подробно рассказывает о снабжении городского населения в начале 30-х годов.

Вот, например, официально утвержденные нормы снабжения на 1 квартал 1932 г.:*

* Особый и первый списки – рабочие ведущих индустриальные объекты (предприятия Москвы, Ленинграда, Баку, Донбасса, Караганды, Восточной Сибири, Дальнего Востока, Урала). Второй и третий списки – рабочие предприятий стекло-форфоровой, спичечной, писчебумажной промышленности, коммунального хозяйства, хлебные заводов, мелких предприятий текстильной промышленности, артелей, типографий и пр. В 1931 г. удельный вес особого и первого списков городов в общем контингенте составил около 40 %, в составе же централизованных фондов снабжения - 70-80 %

По хлебу - нормы дневные, остальные - месячные. По каждому списку приведены нормы для рабочих (1), для служащих и членов семей рабочих и служащих (2), для детей (3). Подземным рабочим, рабочим горячих цехов дополнительно полагалось 200 г хлеба в день и 1 кг сала в нес., угольщикам - 1 кг муки, 200 г растительного масла в мес. Для подземных рабочих месячная норма мяса была 5 кг. Составлено по: РГАЭ, ф. 8043, оп. 1, д. 15, л. 3.

Даже эти нормы практически не соблюдались. Так, в феврале 1932 г. в Донбассе местные власти, выискивая средства, ввели норму на семейность. Для строителей она равнялась 0,2 (на 10 работающих строителей обеспечивались продовольствием всего только 2 человека из общего числа членов их семей), для угольщиков 1,1 (обеспечивалось 11 членов семей на 10 работающих), для остальных специалистов коэффициент составил 0,5 (снабжались 5 человек на 10 семей). В результате значительное число членов семей было снято с централизованного довольствия. В 1931 г. для горняков Кузбасса норма составляла 0,75 при фактической численности членов семей 1-1,85. В июле 1932 г. Ивановский обком, исходя из выделенных фондов, установил следующие нормы продовольственного снабжения: для рабочих первого и особого списков - по 1 кг крупы; 0,5 кг мяса; 1,5 кг рыбы; 0,8 кг сахара (в мес.). Прочее население и рабочие предприятий второго и третьего списков получали только сахар.

Плохим было снабжение учителей, врачей, студентов. Им не гарантировался даже хлебный паек. Так, в Азербайджане в 1933 г. дневная норма хлеба для школьников была 100 г в Баку; 50-75 г - в других городах. По сообщениям из Днепропетровской области, в 1933 г. в городах студенты получали 300-350 г хлеба в день, в сельских местностях в большинстве случаев вообще не обеспечивались. В большинстве районов крупа и сахар выдавались учителям и врачам нерегулярно: 2-3 раза в течение года по 400-500 г. Из 140 тыс. городских учителей в порядке централизованного снабжения мясом обеспечивались только 26 тыс.

В 1933 г. жалобы на перебои в снабжении, даже хлебом, шли потоком из Северного края, Западной, Ленинградской, Московской, Ивановской областей, Донбасса, Горьковского края, с Дальнего Востока.

По данным Центрального управления народно-хозяйственного учета (ЦУНХУ), в 1933 г. для городского населения отрицательный естественный прирост был равен 374,6 тыс. чел. В 1933 г. общее число умерших в городах РСФСР и на Украине было выше, чем в более благополучные предшествующий и последующий годы. Причина такого положения - голод в городах. При этом приведенные данные безусловно занижены. Так, по справке Киевской медицинской инспектуры, в 1933 г. число умерших, подобранных трупным покоем г. Киева, составило 9472. При этом зарегистрирована была только 3991 смерть.

Вот данные о рабочих бюджетах индустриальных рабочих г.Москвы, то есть привилегированной зоны снабжения. Они разрабатывались ЦУНХУ на основе текущих ежедневных записей прихода, расхода и потребления. Для обследования отбирались 9-10 тыс. семей рабочих, занятых в крупной промышленности. Материалы таблицы характеризуют общее потребление рабочих, то есть включают продукты, распределямые по централизованному снабжению, общественное питание и покупки продуктов на рынке.

Питание семейных рабочих г. Москвы (в среднем на одного человека за мес. в кг )*

По этим данным питание семей фабрично-заводских рабочих в Москве в первые пятилетки было хуже питания среднего рабочего в Петербурге в 1908 г. Оно было близко потреблению русских нефтепромышленных рабочих Баку.

По сути дела, в первой половине 30-х гг. правительство стремилось восстановить уровень питания конца 20-х гг., но не смогло этого достичь. Исключение составляет потребление хлеба, овощей и молока. Привилегии и процветание рабочих в период индустриализации - миф сталинской пропаганды. Промышленных рабочих можно считать привилегированным классом только по сравнению со служащими и интеллигенцией, жившими в те годы впроголодь, а также крестьянством, которое миллионами гибло в колхозной деревне.

Итак, урожай 1932 года не ушел на экспорт, не пошел на рост государственных запасов, не был съеден в городах. Куда же он делся? Единственный разумный ответ – урожая не было вовсе, точнее, не было в объявленных Сталиным размерах.

С.Г.Кара-Мурза пишет:

«Согласно усредненным данным четырех оценок урожая, поставок и остатков зерна на селе, сделанных американскими специалистами по истории колхозного строительства в СССР, эти показатели в 1928-1939 гг. были таковы: [следует таблица].

Из этой таблицы видно, что зимой 1932/33 г. поставки зерна государству не были чрезвычайно высокими, так что в распоряжении крестьян оставалось столько же зерна, как и в 1934 г. и намного больше, чем в 1936 г., однако голода в эти годы не возникало.»

Любопытно, что временами автор, что говорится, «завирается». Дальше он пишет

«Засуха 1933 г. была стихийным бедствием, а затем производство стало расти и через пять лет коллективизации превысило уровень 1929 г. на 36%.»

Но, по его же таблице, урожай 1933 года 69,3 млн. тонн, то есть выше, чем за два предшествующих года! Может быть, он имел в виду 1932 год? Так опять-таки, по приведенным данным, не было в этом году неурожая. Да и засухи тоже не было… А дальше идет элементарный мухлеж: данные за один удачный 1937 год сопоставляются с 1929 годом, когда уже начинался спад сельскохозяйственного производства, вызванный отказом от НЭПа. А то, что уже в 1938г. урожай опять упал до уровня десятилетней давности – в этом абзаце умалчивается.

Определять данные о сборе и закупках зерна путем «усреднения данных четырех оценок, сделанных американскими специалистами» - примерно то же самое, что решать голосованием проблемы теоретической физики. Сведения о закупках не нуждаются в оценках – они зафиксированы в архивах, и проблема состоит только в том, чтобы извлечь их оттуда. С урожаем ситуация несколько сложнее. 

С начала 30-х годов в сельском хозяйстве была внедрена разработанная с участием В.С.Немчинова методика оценки «биологического урожая», то есть того урожая, который вырос и мог быть фактически собран с полей. Озвученная Сталиным цифра 68,97 млн. тонн была именно оценкой биологического урожая. Однако, как известно, не тот хлеб, что на полях, а тот хлеб, что в закромах. При уборке неизбежны были потери. Кроме того, во всю силу проявили себя неотъемлемые спутники «планового хозяйства» - туфта и очковтирательство. Если данные по закупкам зерна исказить было трудно, то данные об урожае на каких-то там полях для советского или партийного начальника областного звена были просто идеальный предметом для приукрашения отчетности. 

Американский исследователь, проф. М.Таугер писал в полемической статье, направленной в редакцию «Радио Свободная Европа» в связи с обсуждением проблемы голода 1932/33 гг. в электронной конференции H-Russia:

«Джеймс Мейс и другие защитники доводов о геноциде упорно утверждают, что голод был "искусственным", опираясь на советскую официальную статистику о том, что полный урожай зерна в 1932 г. был 68.9 млн. тонн, и используя свидетельские показания и воспоминания, сделанные десятилетиями позже случившихся событий, о том, что урожай был превосходным. Поэтому их аргументы опираются на статистическое утверждение, что в действительности нехватки продовольствия в 1932 г. в СССР не было. Если можно показать, что такая нехватка все-таки была, то этот довод должен быть отклонен.

Официальная статистика, однако, показывает, что запасы, созданные из урожая 1932 г., были меньше чем запасы по итогам любого другого года в 1930-ых.

…

Я получил в архивах первичные годовые отчеты колхозов, составляющие более чем 40 процентов от всего числа колхозов на Украине (оставшиеся единоличные хозяйства не составляли и не представляли ежегодные отчеты, очевидно, из-за кризиса). Эти данные показывают, что урожай 1932 года был по крайней мере на одну треть ниже официальных данных. … Я также показываю, что даже эти данные, которые подразумевают урожай на Украине менее 5 миллионов тонн вместо официального числа 8 миллионов тонн, преувеличены, что подразумевает урожай голода. Я показываю, что эти данные годовых отчетов - единственные надежные данные о советском производстве зерна в 1930-ые годы, и что крестьяне использовали их, чтобы сопротивляться вышестоящим руководителям, которые требовали высоких заготовок, основываясь на советских "биологических урожаях".»

На Северном Кавказе предполагалось, что в 1932 г. с каждого гектара удастся собрать по 7,3 ц зерна. Фактически урожай был намного ниже. По сообщениям секретарей райкомов партии, на Кубани, Дону и в Ставрополье урожай колебался от одного до шести центнеров с гектара, а в целом по краю урожай составил лишь 3,9 ц с га, т.е. почти в два раза ниже предполагавшегося. Интересные данные приводятся в одной из спецсводок ОГПУ по Северному Кавказу об определении урожайности районными организациями и пробными обмолотами. Так, в станице Н.-Стеблиевской урожай был определен районом в 9 ц с га, а пробный обмолот дал 4 ц, Н.-Николаевской – 7,0 и 2,3, Ивановской – 9,5 и 3,7 и т.д. Однако при планировании хлебозаготовок эти обстоятельства не учитывались. По данным Е.Н.Осколкова, в 1932 г. валовое производство зерна в крае составило 35,5 млн. ц против 69,7 млн. ц в 1931 г., т.е. в два раза меньше, а первоначальный план хлебозаготовок не намного был ниже. [Осколков Н.Е. Голод 1932/1933. Хлебозаготовки и голод 1932–1933 года в Северо-Кавказском крае. Ростов н/Д., 1991.]

М.Таугер пришел к выводу, что система биологических урожаев завышала истинный урожай не менее, чем на 20% [Судьбы российского крестьянства. М., 1996. С. 299.] К схожим выводам пришли и другие американские исследователи. Это означает истинный урожай 1932 года в размере 50-55 млн. тонн. Правда, сам Таугер видит в основном объективные причины снижения валового сбора зерновых в 1932 г. (засуха в ряде районов, распространение болезней растений и пр.).

Вряд ли такая точка зрения может считаться достаточно обоснованной. Снижение урожаев было неизбежным следствием коллективизации.

Во-первых, в хозяйствах сократилось поголовье рабочего скота, что неизбежно растягивало жатву за оптимальные сроки и увеличивало потери.

Так, о масштабах потерь в Центрально-Черноземной области свидетельствует секретная докладная записка председателя областной контрольной комиссии и рабоче-крестьянской инспекции Соколова первому секретарю обкома ВКП(б) И.М.Варейкису об обследовании очень большого зернового совхоза "Викторополь". Этот совхоз располагался в Валуйском, Вейделевском, Никитовском, Ровенском и Уразовском районах ЦЧО [ныне Белгородская область] и занимал площадь в 448 квадратных километров. В ходе проверки выяснилось, что к 4 декабря 1932 г. в совхозе 7% посевов были брошены нескошенными, 5% посевов хотя и скосили, но оставили в поле, 19% посевов лежало в скирдах, но "почернело и пришло в негодность". Таким образом, 31% всего урожая пропал полностью, он даже не был использован на корм скоту. На остальной территории совхоза итог уборки оказался незначительным из-за чрезвычайно низкой урожайности, составившей для озимой пшеницы 2,1 центнера с гектара, для яровой пшеницы 1,7 центнера с гектара, а для овса 1,6 центнера с гектара [См.: ГАВО. Ф.1013. Оп.1. Д.2130. Л.90. По книге: Загоровский П.В. Социально-экономические последствия голода в Центральном Черноземье в первой половине 1930-х годов. Воронеж, 1998]

Во-вторых, итоги предыдущего, 1931 года были разорительны для деревни. Первый год хозяйствования в новых условиях «колхозного строя» также привел к снижению урожаев и к голоду в ряде районов страны. Урожайность, даже завышенная в официальных документах, была на 25% ниже дореволюционной. В целом с 1927 г. по 1931 г. урожайность зерновых снизилась более чем на 30%, с 53,4 пуд. с гектара в 1927 г. до 38,4 пуд. в 1931 г. [По данным бывш. Архива Политбюро ЦК КПСС. См. Ивницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.) - М., 2000.]

В первой половине 1932 года шел массовый выход крестьян из колхозов. В целом по СССР количество коллективизированных крестьянских хозяйств сократилась на 500 тыс., причем в РСФСР уровень коллективизации понизился почти на 3%. [Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1996. С. 173.]. В Белоруссии весной 1932 г. распалось более тысячи колхозов и ЦК КП(б) Белоруссии вынужден был принять специальное постановление «О выходах из колхозов и о порядке проведения уборки и распределения урожая в колхозах». Сельскохозяйственное производство было практически дезорганизовано. 

На Украине осенью 1931 г. осталось незасеянными 2 млн. га озимых. Еще один миллион гектаров погиб весной 1932 года, в результате пропал урожай на 36% озимых посевов. Вследствие нехватки семенных фондов, сокращения поголовья рабочего скота и массового истощения крестьян от голода не только не были пересеяны озимые поля, но и остались незасеянными значительные площади яровых. [Голод 1932-1933 років на Україні: очима істориків, мовою документів. Київ, 1990., с 353]. 

Вот фрагменты из писем первой половины 1932 года, опубликованные в книге "Голод 1932-1933 років на Україні: очима істориків, мовою документів":

Комсомолец Ткаченко писал секретарю ЦК КП(б)У С.В.Косиору:

«Ви уявляєте, що зараз діється на Білоцерківщині, Уманщині, Київщині і т.ін. Великі площі незасіяної землі, а врожайність посіяного не більше 25-30 % відносно тієї, що була в 1925-1928 pp. В колгоспах, в яких було коней 100-150, зараз тільки 40-50 та й ті такі, що падають. Людство страшенно голодає. Я просто не розумію, і коли б мені хто авторитетний доводив хоч як десь в 1927-1928 pp. про те, що при Радянській владі можуть помирати на роботі з голоду, я не повірив би і висміяв би або й зовсім нагнав би його, вважаючи ідіотом, контрреволюціонером і як завгодно.

Ну, а що ж ми маємо зараз? Десятки й сотні випадків, коли колгоспники виходять в поле і зникають, а через декілька днів знаходять його аж провонявшим й так його без жалю, наче це цілком природньо, заривають в яму й квит, а на другий день цього ж, що заривав, попереднього, находять труп — мруть з голоду.» .

Из письма, направленного киевским рабочим П.В.Смирновым:

«Тов. Сталин,... на селе несчастье, люди голодают, лошади дохнут и уже люди начали с голоду умирать, зерна нет даже на 50 % на площадь сева, в общем полное разорение... Я два дня тому приехал из села, я там своими глазами видел все несчастья, как через каждые 2-3 сажня по дороге лежат дохлые лошади и их крестьяне режут по куску и едят. Больно смотреть на тех несчастных детей и женщин, пропадающих з голоду, ожидающих, что с Москвы отец привезет одну-две буханки хлеба, ибо все едут в Москву, Ленинград, Минск за хлебом.

Тов.Сталин, у нас делается то, что делалось при царе - царь далеко, а бог высоко, но сейчас в тысячу раз большая беда. Те, кто информирует, получают хлеб и булку, и все это ясно, они имеют закрытые столовые РПК, РВК, а несчастные люди умирают с голоду.» .

Факты голода, голодных смертей и даже людоедства зафиксированы в первой половине 1932 г. и в закрытой переписке советских, партийных органов и ГПУ. Фактически, Украина в 1930-е годы пережила два голода: 1931/32 г., и 1932/33 г., с перерывом в несколько месяцев.

Нечего и говорить, что успешно провести посевную в таких условиях можно было только на бумаге. 

В-третьих, разорительные для колхозников хлебозаготовки 1931 года подводили их к мысли, что труды на колхозном поле – напрасны, не дадут им не только «счастливой жизни», но и элементарной сытости.

Это обстоятельство крайне важно отметить. Крестьянину было невыгодно наращивать производство выше некоторого предела, который обеспечивал ему прожиточный минимум. Дальше крестьянские хозяйства, будь они единоличные или коллективные, функционировали строго по схеме, описанной А.В.Чаяновым: если дополнительные усилия по выращиванию урожая не давали крестьянину соизмеримого результата, то эти усилия просто не осуществлялись. Концепция «дани» с деревни, примененная Сталиным в ходе насильственной коллективизации, была призвана дать средства для индустриального развития за счет перераспределения прибавочного продукта из деревни в город, но одновременно она же ликвидировала всякий стимул для производства крестьянами прибавочного продукта.

Обычной реакцией крестьян на такие условия хозяйствования прежде было сокращение посевных площадей до уровня, обеспечивающего прожиточный минимум. Но посевные площади колхозов жестко контролировались. Отсюда вытекала такая форма пассивного сопротивления коллективизации, как саботаж колхозных работ, работа «спустя рукава». Впервые за тысячелетнюю историю к российским крестьянам пришлось приставлять надсмотрщиков – всевозможных «уполномоченных» неизвестно кем неизвестно на что, - чтобы выгнать их на работу. Крестьяне стали относиться к колхозному урожаю как к чужой собственности, им ненужной и бесполезной. Наиболее контрастно такое отношение проявилось в совхозах. Например, 13 октября 1930 г. руководство областного представительства ОГПУ направило И.М.Варейкису секретное письмо с информацией о гибели урожая в Рышковском объединении совхозов Медвенского района ЦЧО. В нем читаем: «Яровые хлеба ... до сих пор находятся в поле. Хлеб гниет и прорастает.» 

В-четвертых, уже заготовленный хлеб часто пропадал из-за ненадлежащих условий хранения. Зерно вывозили из крестьянских и колхозных амбаров – и сваливали на землю, не хватало хранилищ. Зато без устали работали спиртзаводы, перегоняя на водку сгнившие зерно и картофель. Голодающих к гниющему зерну не подпускали.

С.Г.Кара-Мурза предполагает:

«Причина голода 1932/33 г., видимо, в том, что тогда был впервые введен порядок изымать зерно у колхозов и хранить его на элеваторах. Вероятно, при этом считалось, что, как и при продразверстке, на селе останется количество зерна, обеспечивающее безопасность жителей. Однако колхозы – это не миллионы автономных дворов, и зерно было вывезено полностью. Когда появились признаки голода, бюрократическая машина не смогла быстро отреагировать на необычную проблему, а возникший на селе и на транспорте хаос не позволил быстро спасти положение.»

Это полная чепуха. Порядок заготовок в 1932/33 гг. не отличался поначалу от обычного: у хозяйства (коллективного или единоличного) забирали зерно по плану заготовок, о сохранности остального зерна крестьяне должны были заботиться сами. Только когда стало ясно, что заготовки срываются, стали выгребать все до зернышка, не думая о том, что будет завтра. Коммунистическому руководителю главное – это отчитаться сегодня, тем более что над ним самим тоже висит дамоклов меч возможных репрессий «за саботаж хлебозаготовок». Вывезенное из колхозов зерно никто не собирался им возвращать. Признаков хаоса на транспорте тоже не наблюдалось.

Как уже отмечалось выше, за первые 6 месяцев 1933 года, когда голод уже стал очевидным, Политбюро распределило в деревню около 2 млн. тонн зерна, истощив при этом ранее созданные неприкосновенные фонды. Это явно не входило в планы руководства.

В целом обрисовывается следующая картина. В 1930 году спада производства зерна не произошло, поскольку провалилась первая попытка принудительной коллективизации (весна 1930 г.). У колхозников же на начальных этапах колхозной жизни еще были иллюзии, что коллективный труд может обеспечить им достаток – тем более что колхозники имели преимущество перед единоличниками в режиме заготовок и налогообложения. Однако спад производства во всю силу проявился уже в 1931 году, как итог «второго тура» коллективизации. Так как план заготовок при этом не снизился, его жесткое выполнение лишило деревню страховых резервов, местами истощило семенной фонд и привело к возникновению локальных очагов голода. Урожай 1932 года был уже катастрофически низким, но его истинная величина какое-то время оставалась тайной для высшего руководства. На робкие рапорты снизу о невозможности выполнения планов хлебозаготовок Политбюро метало громы и молнии, грозя карами за «саботаж» и не упуская возможностей от угроз переходить к делу. Урожай буквально «вытряхивали», «выколачивали» из крестьян.

Когда масштаб хозяйственной катастрофы стал очевидным, у коммунистического руководства были два варианта дальнейшего развития событий. Можно было признать катастрофу фактом, пересмотреть планы экспорта, снизить нормы потребления в промышленных центрах, попросить международной помощи. Это означало фактически признание пагубности политики всех предшествующих лет. Кроме того, это было бы победой крестьянства в «битве за хлеб». Поставив человеческие жизни выше планов индустриализации и социалистических преобразований, Сталин и его клика неизбежно должны были бы перейти к эквивалентному обмену между городом и деревней, отказаться от принудительной коллективизации – словом, совершить политическое самоубийство. Кому-то поизворотливее такой маневр может быть и удался бы, но Сталин был непреклонен. Он выбрал другой вариант: действовать так, как будто ничего особенного не происходит, закрыть всю информацию о голоде, и строго следовать намеченным планам заготовок и экспорта. Речь шла о принципе: либо крестьянин отдает государству излишек сверх произведенного для себя, и тогда его надо как-то стимулировать к росту производства, либо для крестьянина «первой заповедью» становится сдача хлеба государству, а есть ли у него продукция для себя – это его проблемы. Сталин устанавливал в крестьянской стране дисциплину голода.

Сталин знал, что умирать будут в первую очередь больные, престарелые и нетрудоспособные. Это его, в общем, устраивало. Переписка партноменклатурщиков тех лет предельно цинична, крестьяне интересуют их только как «говорящие орудия».

Начальник политотдела МТС имени Петровского (Каменский район Черкасской области) сообщал, что в связи с голодом и высокой смертностью хлеб некому будет убирать. Начальник политотдела Виноградской МТС Лысянского района Киевской области жаловался, что в селе Босивци в мае 1933 г. умерло 126 человек, в том числе 70 человек в возрасте 20–45 лет. «Такая высокая смертность, – писал он, – создает большую угрозу уборке урожая и обработке сахарной свеклы.». А начальник политсектора МТС Киевской области обращался к Сталину и Кагановичу, Косиору и Постышеву с просьбой оказать продовольственную помощь, иначе только за две недели «потеряем 100-120 тыс. человек рабочей силы». [Цит. по Ивницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.) - М., 2000.]

В описаниях голодомора 1932/33 года часто используются термины «искусственный голод» и «террор голодом». Если ограничить рассмотрение проблемы только одним этим черным годом, то кажется, что для утверждений об «искусственном голоде» нет достаточных оснований. Голод естественно вытекал из неурожая. Но искусственным был сам неурожай, вызванный политикой всех предыдущих лет. Искусственными были и методы «локализации», «отсечения» пораженных голодом регионов и социальных слоев. Вот что писал один из участников дискуссии в H-Russia, Gijs Kessler из Нидерландов:

«Маленький или большой [был урожай], но критически важным, приводящим к массовому голоданию, был факт, что этот урожай был насильственно взят государством у сельского населения и направлен на удовлетворение потребностей, которые, как считалось, были важнее, чем питание сельского населения. Я назвал бы это искусственным голодом.

…

Письменная история - не двоичная задачка, в которой есть только единицы и нули. Даже если мы нашли бы, что урожай 1932 года был исключительно плохим из-за комбинации естественных бедствий чуть ли не библейских масштабов, то и такое открытие не означает автоматически, что общее мнение об искусственности голода, которое часто, но не всегда, ссылается на свидетельства современников обильного урожая, является полностью ошибочным.

Я лично верю, что урожай был действительно плохим; потребовалось бы чудо для урожая 1932 года, чтобы он был обильным после разбоя, разрушения, деморализации и крупномасштабного перемещения населения за предшествующие три года. Фактически, в значительной степени поэтому, а также по причинам, указанным выше, я полагаю, что голод следует считать искусственным.»

Что же касается тезиса о «терроре голодом», то он, на мой взгляд, безусловно оправдан. Власть своей политикой показала гражданам, что их жизни для нее ничто. Раскрученная во время «заготовительной кампании» машина репрессий в сочетании с физическим истощением людей сломили в крестьянах последние остатки воли к активному сопротивлению – а именно стремление к подавлению самой способности к сопротивлению является отличительным признаком террора. Сталин и его присные дали народу жесточайший урок страха, показали непреклонную волю к осуществлению своей политики, волю сродни той, которой отличаются бандиты с большой дороги. Такой жестокостью в дальнейшем не мог похвастаться никто из его последователей – оттого и рухнул в конце концов в тартарары «Советский проект». Туда ему и дорога.

Я не буду здесь касаться вопроса о числе жертв голода – он достаточно сложен и предполагает оценку в условиях нехватки и искажения существенной демографической информации. Скажу только, что по всем оценкам счет идет на миллионы.

В заключение разберем только небольшой фрагмент из книги С.Г.Кара-Мурзы – о переписке Шолохова со Сталиным и ее последствиях.

«Катастрофа была следствием состояния многих подсистем новой, еще не сложившейся государственной машины. Например, зимой 1933 г. возник голод на Северном Кавказе, где у колхозников изымалось даже зерно, выданное им как аванс на трудодни. М.А.Шолохов написал письмо Сталину, и на Дон по решению Политбюро ЦК ВКП(б) от 23 апреля для расследования выехал М.Ф.Шкирятов. Но уже до его приезда, 8 февраля на бюро Вешенского райкома председатель колхоза А.А.Плоткин (25-тысячник, руководивший хлебозаготовками) был исключен из партии, обезоружен и посажен под арест, а другой руководитель хлебозаготовок, А.А.Пашинский, 9 мая 1933 г. на показательном процессе выездной сессии краевого суда был приговорен к расстрелу [Здесь Кара-Мурза делает сноску: «Этот приговор был отменен в июле Верховным судом РСФСР.» - Д.Н.]. Доклад Шкирятова обсуждался на совещании у Сталина 2 июля 1933 г., на которое были приглашены, среди прочих, Плоткин, Пашинский и Шолохов.»

Письмо Шолохова заслуживает того, чтобы его процитировать. [Цит. по Ивницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.) - М., 2000.]

«сейчас умирают от голода колхозники и единоличники; взрослые и дети пухнут и питаются всем, чем не положено человеку питаться, начиная с падали и кончая дубовой корой и всяческими болотными кореньями» Произошло это потому, пишет Шолохов, что урожайность в 1932 г. была определена в полтора раза выше фактической и, исходя из того, установлен план хлебозаготовок в 53 тыс. тонн, при валовом сборе зерна в 56-57 тыс. тонн. Уполномоченный Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Г.Ф.Овчинников дал установку: «Хлеб взять любой ценой! Дров наломать, но хлеб взять!».

В Плешаковском колхозе Вешенского района уполномоченные по хлебозаготовкам широко практиковали «допрос с пристрастием»: колхозников ночью допрашивали с применением пыток, затем надевали на шею веревку и вели к проруби в Дону топить. В другом колхозе (Грачевском) подвешивали колхозниц за шею к потолку, допрашивая, потом полузадушенных их вели к реке, избивая по дороге ногами. Колхозников раздевали до белья и босого сажали в амбар или сарай при 20-градусном морозе; практиковались массовые избиения колхозников и единоличников. В Ващаевском колхозе колхозницам обливали ноги и подолы юбок керосином, зажигали, а потом тушили, спрашивая: «Скажешь, где яма? Опять подожгу!» и т.д. и т.п.

«Я видал такое, чего нельзя забыть до смерти, в хуторе Волоховском Лебяженского колхоза, ночью, на лютом ветру, на морозе, когда даже собаки прячутся от холода, семьи выкинутых из домов жгли на проулках костры и сидели у костра. Детей заворачивали в лохмотья и клали на оттаявшую от огня землю, сплошной детский крик стоял над проулками. Да разве же можно так издеваться над людьми?»

«Это не отдельные случаи загиба, – писал Шолохов, – это узаконенный в районном масштабе “метод” проведения хлебозаготовок» 

Через две недели, 6 мая 1933 г., Сталин отвечает Шолохову. Приведем его ответ полностью: 

«Дорогой тов. Шолохов!

Оба Ваши письма получены, как Вам известно. Помощь, какую требовали, оказана уже. Для разбора дела прибудет к Вам, в Вешенский район, т. Шкирятов, которому, очень прошу Вас, оказать помощь. Это так, Но это не все, т. Шолохов. Дело в том, что Ваши письма производят несколько однобокое впечатление. Об этом я хочу написать Вам несколько слов. Я поблагодарил Вас за письма, так как они вскрывают болячки нашей партийно-советской работы, вскрывают то, что иногда наши работники, желая обуздать врага, бьют нечаянно по друзьям и докатываются до садизма.

Но это не значит, что я во всем согласен с Вами. Вы видите одну сторону, видите неплохо. Но это только одна сторона дела. Чтобы не ошибиться в политике (Ваши письма – не беллетристика, а типичная политика), надо обозреть, надо уметь видеть и другую сторону. А другая сторона состоит в том, что уважаемые хлеборобы Вашего района (и не только Вашего района) проводили «итальянку», саботаж и не прочь были оставить рабочих, Красную Армию без хлеба. Тот факт, что саботаж был тихий и внешне безобидный (без крови), – этот факт не меняет и того, что уважаемые хлеборобы по сути вели «тихую войну» с Советской властью. Войну на измор, дорогой тов. Шолохов.

Конечно, это обстоятельство ни в коей мере не может оправдать тех безобразий, которые были допущены, как уверяете Вы, нашими работниками. И виновные в этих безобразиях должны понести должные наказания. Но все же ясно, как божий день, что уважаемые хлеборобы не такие уж безобидные люди, как это может показаться издали. 

Ну, всего хорошего и жму Вашу руку.

Ваш Сталин»

Какие еще доказательства требуются для тезиса о «терроре голодом»? Правитель воюет с собственным народом, и сам в этом признается.

По письму Шолохова и итогам проверки Шкирятова было принято 4 июля 1933 г. постановление Политбюро ЦК ВКП(б), в котором признавались «перегибы» в хлебозаготовках в Вешенском районе. Но признавались в такой форме, что фактически их оправдывали. «ЦК считает, – говорилось в постановлении, – что совершенно правильная и абсолютно необходимая политика нажима на саботирующих хлебозаготовки колхозников была искривлена и скомпрометирована в Вешенском районе благодаря отсутствию достаточного контроля со стороны крайкома». Виновники издевательств над крестьянами понесли мягкое наказание: крайкому указано на «недостаточный контроль над действиями своих представителей и уполномоченных»; второй секретарь крайкома Зимин освобожден от работы; инициатору перегибов, секретарю Ростовского горкома партии Овчинникову, объявлен строгий выговор, он снят с работы с запретом на один год работать в деревне; районными работниками Плоткину и Пашинскому также объявили строгие выговоры, «воспретив им работу в Вешенском районе».

Любопытно, что «приговоренный к расстрелу» Пашинский, оправданный Верховным судом в июле, 2 июля присутствовал на совещании у Сталина. Так и представляешь, как везут его в Кремль из тюрьмы под конвоем. Или наоборот, Сталин проводит совещание в тюремной камере… Ясно одно – «показательный» смертный приговор был именно показательным, спектаклем для публики.

Так на что же был заменен «показательный» приговор о расстреле, о чем не написал С.Г.Кара-Мурза? На десяток лет лагерей? Нет, лагеря предназначались для «кулаков». На строгий выговор по партийной линии! Даже в партии эти деятели были оставлены – там для них складывалась подходящая компания. Решение суда в отношении Пашинского и членов его «агитколонны» было аннулировано. А «запрет на работу в Вешенском районе» означал просто возможность очиститься от ходившей за ними по пятам дурной славы.

С.Г.Кара-Мурза, похоже, привел этот эпизод, чтобы показать, как «отец народов» товарищ Сталин был отзывчив на народные беды и суров к «перегибщикам» партийной линии. Однако в более подробном изложении получается иная картина, которую можно описать поговоркой: «ворон ворону глаз не выклюет».

Остается только понадеяться, что в следующем издании «Советской цивилизации» автор не пожалеет бумаги на изложение некоторых существенных обстоятельств!

© Дмитрий Ниткин 2002

Источники:

R.W.Davies, M.B.Tauger and S.G.Wheatcroft. Stalin, grain stocks and the famine of 1932-1933

UKRAINIAN FAMINES DISCUSSION. H-RUSSIA ON-LINE E-MAIL LIST

Загоровский П.В. Социально-экономические последствия голода в Центральном Черноземье в первой половине 1930-х годов. Воронеж, 1998

Ивницкий Н.А. Репрессивная политика советской власти в деревне (1928-1933 гг.) - М., 2000.

Осокина Е.А. Иерархия потребления. О жизни людей в условиях сталинского снабжения. 1928-1935 гг.  М. 1993.